Известнейший российский дирижер, художественный руководитель Большого симфонического оркестра им. Чайковского Владимир Федосеев отмечает в нынешнем сезоне сразу два юбилея: свое 75-летие и 50-летие творческой деятельности. Чествования дирижера пройдут и в Москве, и на Западе, где он проводит сегодня большую часть времени. О том, какой видится ему политическая и музыкальная жизнь России, почему все труднее остановить процесс сближения классической оперы и эстрадного шоу, Владимир Федосеев рассказал «Новым Известиям».

— Как вы относитесь к тому, что многие оперные певцы и классические музыканты сейчас выступают на стадионах, исполняют популярную музыку?
— Не вижу ничего плохого в том, что музыканты выступают на стадионах, где их слышит гораздо больше людей, и исполняют не только серьезную, но и популярную музыку. В советские времена наш оркестр не раз выступал на стадионах. А «Реквием» Верди я исполнял на стадионе в Стокгольме: в хоре было 2000 человек, а певцы приехали из 20 стран мира. Слушателям нравится более свободная атмосфера. Не зря в Англии так популярны променадные концерты в «Ройял фестивал холле». Там нет кресел, во время концертов публика прогуливается или стоит, держа в руках бокалы с напитками. На променадных концертах не раз выступали замечательные оркестры и великие дирижеры. Их программы чаще всего построены по принципу сэндвича.

— Как это?
— Вначале звучит популярная музыка, в середине — что-то новое, не знакомое слушателям, а в конце — опять популярные произведения. Я считаю, что это гениальная традиция. Попасть на променадный концерт в Англии очень престижно. Я мечтаю сделать в России что-нибудь подобное, но пока мою идею никто не поддерживает.

— Значит, концертов Большого симфонического оркестра (БСО) в Москве, на открытом воздухе, скорее всего, не будет?
— Все не так безнадежно. В начале сентября наш оркестр дал на Красной площади концерт с лучшими скрипачами мира. Сейчас мы пытаемся устроить в Кремле концерт песен военных лет, восстановив песни и музыку, которые исполняли в ту пору. Надеюсь, что кто-то из слушателей тоже вспомнит эти песни и будет петь вместе с нами. Совместное хоровое пение, соборность — это русская историческая традиция.

— А вам нравится, когда оперные певцы превращают свои концерты в шоу?
— Нет, мне очень не нравятся попытки оперных певцов привлекать публику не только своим исполнением, а какими-то эффектными штучками. Этот процесс, к сожалению, трудно остановить, и он наносит большой вред настоящему классическому искусству. На эстраде шоу гораздо смотрится уместнее. Хотя и там оно портит вкусы зрителей. Мне всегда казалось, что все, о чем я сейчас говорил, — это насильственная американизация искусства, своего рода культурный секонд-хенд. Бороться с ним почти невозможно, он проникает во все страны. Например, мне очень приятно слушать негритянский джаз, но в Америке и с местными музыкантами. А когда наши начинают им подражать, получается прямо противоположный результат.

— Я очень удивилась, когда во время концерта на Красной площади, о котором вы говорили, скрипач Максим Венгеров вдруг встал за дирижерский пульт.
— В тот вечер он по каким-то причинам не мог играть на скрипке. Кажется, она была не в порядке. Но выступление Венгерова было заявлено в программе концерта, и он спросил меня: могу ли я участвовать в концерте как дирижер? Я согласился.

— В последнее время многие исполнители-солисты, игравшие на разных инструментах, стали дирижировать оркестрами?
— Конечно, каждый из дирижеров вначале был музыкантом и, как правило, играет на каком-нибудь инструменте. Но дирижерское искусство дается далеко не каждому, и обучить ему очень трудно, поскольку это довольно таинственная профессия. К сожалению, многие известные музыканты считают, что быть дирижером гораздо легче: вместо того чтобы играть на скрипке восемь часов в день, можно посидеть и позаниматься с партитурой.

— В чем заключается тайна профессии дирижера?
— У разных дирижеров по-разному звучит один и тот же оркестр. Конечно, у всех разная манера дирижировать, но дело здесь не в движениях рук, а в чем-то другом. Я на протяжении 33 лет специально занимаюсь тем, чтобы звук оркестра стал теплым, богатым и глубоким. И добиваюсь неплохих результатов не только с нашим оркестром, но и с другими. Я выступаю с ними как приглашенный дирижер. Но я уезжаю, и звук исчезает.

— В чем разница между обязанностями руководителя оркестра в России и на Западе?
— Руководитель оркестра в России в первую очередь администратор, и только потом — художник. Это ответственный человек, который должен заботиться об условиях жизни и работы музыкантов, об их зарплатах, все время что-то пробивать и доставать. На Западе все наоборот: дирижер — прежде всего, художник. Всем остальным, в том числе и администрированием, занимаются совершенно другие люди. Работая в Вене, я занимался программами, репертуаром и отвечал за качество оркестра. В Москве должен делать все сам, от начала и до конца.

— Быть музыкантом оркестра на Западе почетнее, чем в России?
— Там очень много оркестров, и у музыкантов, работающих в них, есть возможность играть в квартетах, трио, ансамблях, выступать со своими программами и участвовать в конкурсах. Поэтому их хорошо знают слушатели. У нас музыканты, работающие в оркестре, могут только преподавать. Камерным музицированием занимаются специально созданные для этого коллективы.

— Финансовое положение у наших музыкантов тоже непростое. В этом году в провинциальных оркестрах даже были забастовки из-за грантов.
— Музыканты забывают, что грант — это не зарплата, а премия за хорошую работу. Не нужно их путать. К тому же грантом оркестра распоряжается только его художественный руководитель.

— Вам не хочется снова стать руководителем какого-нибудь западного оркестра?
— Недавно я получил приглашение возглавить молодежный оркестр Верди в Милане, но пока раздумываю. Это очень большая ответственность и работа, отнимающая много времени и сил. Сейчас, приезжая выступать с Венским симфоническим оркестром как приглашенный дирижер, я готовлю свою программу и отвечаю только за нее. Так работать гораздо легче.

— Почему у вас до сих пор нет ни своего фестиваля в Москве, ни, к примеру, телепередачи?
— Я не из тех людей, которые могут ловко все организовать. У некоторых дирижеров и музыкантов есть еще и административные таланты, а у меня их нет. К тому же я не тусовщик и ни в каких компаниях не состою. У БСО есть фестиваль-конкурс «Орфеум», который раз в два года проходит в Цюрихе. В рамках фестиваля наш оркестр дает несколько концертов и представляет публике молодых российских и европейских музыкантов.

— В последние годы качество звукозаписи становится все лучше и лучше. Вы не боитесь, что со временем люди перестанут ходить на концерты, и будут только покупать диски?
— Мне кажется, что сейчас складывается абсолютно противоположная ситуация. Все большие японские и немецкие звукозаписывающие фирмы терпят фиаско, а некоторые вообще исчезают. Рынок перенасыщен записями одинаковых сочинений и похожих друг на друга музыкантов. Некоторых артистов рекламируют через записи, но часто оказывается, что их голоса или качество исполнения не соответствуют записям. У людей все чаще возникает желание больше слушать живую музыку, даже если ее исполнение не всегда идеально.

— Но ведь меломаны собирают целые коллекции с записями опер.
— С записями опер ситуация несколько иная. Конечно, многие великие певцы ушли, но талантливых людей по-прежнему немало. Кроме того, в мире ставится много неизвестных опер, которые незнакомы публике. Симфоническую музыку Бетховена она знает гораздо лучше. Поэтому ее могут заинтересовать разве что записи Герберта фон Караяна (сейчас их снова переиздают).

— Правда ли, что многие ваши записи исчезли?
— Да, в советское время мы каждый месяц делали определенное количество записей в так называемый «Золотой фонд». Часть из них выпускали на пластинках. После перестройки в один «прекрасный» момент они исчезли. «Золотой фонд» был огромным: в нем хранились уникальные записи Шостаковича и Прокофьева, великих исполнителей, и все они по непонятным причинам пропали.

— И никто не знает, где они?
— Какие-то ловкие люди прибрали их к рукам и продали фирмам, теперь распространяют их на Западе.

— Вы встречали эти записи в продаже?
— Да, я за границей видел такие записи. Их продавали по очень дешевой цене. Понятно, что оркестр не получил за это никакого гонорара.

— На ваших концертах обычно выступают замечательные певцы. Их имена неизвестны в России, но всякий раз оказывается, что это настоящие профессионалы с очень красивыми голосами. Как вы их выбираете?
— Певцов нужно не выбирать, за ними нужно просто охотиться, чтобы их пригласить…

— А в России сейчас есть хорошие певцы?
— В России очень много талантливых людей, наделенных даром петь. Но, к сожалению, им приходится нелегко: школа исчезает, дирижеры о них практически забыли, великие концертмейстеры исчезли. Певцу приходится пробиваться самостоятельно: если хватает ума, он чего-то достигает. Поэтому срок творческой жизни многих исполнителей сокращается до минимума. Певец уезжает на Запад, где хорошо платят, при этом заставляя петь разные, совершенно не подходящие для голоса партии, быстро «выжмут» голос, а потом выбрасывают.

— Вы следите за тем, что сейчас происходит в России? Смотрите телевизор?
— К сожалению, я смотрю только политические программы. Стараюсь понять, что нас сейчас окружает, чего от нас хотят и что будет дальше. Россия для всего мира как белая ворона. Нашу страну не очень любят, ее влияние хотят сократить. Размышления об этом отражаются на моей работе.

— Но ведь музыка вне политики...
— Во-первых, она интернациональна. Мы только что приехали из Англии, где нас встречали, как дорогих гостей. И, кроме того, мне кажется, что музыка — единственный язык, способный заставить людей поменять взгляды. Поэтому музыкант — очень ответственная профессия.